О. дриз, л. лосев, в. гандельсман, о. ладыженский (марина андреева 10) / стихи.ру
Стихотворения, романсы и песни
______________________________
Содержание
_О. Дриз_
Листья
На берегу
На берегу моря
Собака
Колыбельная моим башмакам
Танец
Коростель
Зелёная старость / Зелёная старость
<Красным сладким вином>
<Сновали люди по улице>
<Учёнейший доктор, великий учёный>
Колыбельная Бабьему Яру
<Мудреца спросил я>
Р. Сеф. Танго
Г. Сапгир. Диаграмма жизни
_Л. Лосев_
Сидя на стуле в июле
<Штрих – слишком накренился этот бриг>
Звук и цвет
<Прошла суббота – даже не напился>
<Все пряжи рассучились>
<Под старость забывают имена>
<Вы русский? Нет, я вирус СПИДа>
<Понимаю – ярмо, голодуха>
_М. Садовский_
<Уже веснушками осенними>
<Наступает время>
<Мой брат учит Шумана>
_В. Гандельсман_
<Мы пробродили бабочковый парк>
<Успокойся: это море>
<Когда умрёшь и станешь морем>
<Состарившись в зеленом городке>
Воскрешение матери
_О. Ладыженский_
<Во все года, времена и века>
<Разбиты стекла в нашем витраже>
<А я прощаться не умел>
Мудрость
Болезнь
<Так и живём. То платим, то не платим>
<Однажды приходит октябрь>
<Заплатили за любовь, за нелюбовь, за каждый выстрел>
Монолог
<Запах акации, шум ребятни>
Сонет трагика
За кулисами
Баллада судьбы
<Я Вам не снилась никогда>
Подражание Вийону
<От чего умирают шуты?>
<Тот, кого считают сильным>
Касыда случайной улыбки
Касыда призраков
Касыда о ночной грозе
_М. Анчаров_
<Я сижу, боюсь пошевелиться…>
Баллада о парашютах
<Рост у меня не больше валенка>
——–
Овсей (Шике) Дриз (1908 – 1971)
ЛИСТЬЯ
Перевод с идиша: Г. Сапгир
Ах, как красиво рождаются листья!
Словно кулачки новорожденного,
Еще сжатые,
Еще замкнутые,
Но уже в небо нацелены:
– Всё мое!
Всё мое!
Ах, как красиво умирают листья!
Словно раскрытые восковые ладони
Того,
Кто уходит в мир иной:
– Глядите,
Мы ничего не взяли с собой,
Ничего.
——–
О. Дриз
НА БЕРЕГУ
На берегу реки сижу и вижу,
Как сумерки сгущаются во тьму –
И все покидают меня.
Солнце ушло.
За солнцем утята ушли.
За ними и лес ушёл в темноту.
За лесом ушли в черноту берега.
За берегами – река.
Пожалуй, и мне пора.
Но
Куда?
——–
О. Дриз
НА БЕРЕГУ МОРЯ
Море.
Вдоль берега девушка шла.
Я глядел ей вслед,
Взглядом
Следовал по пятам.
Вдруг
Девушка остановилась,
Сняла свою туфельку
И вытряхнула мой взгляд,
Словно песок.
——–
О. Дриз
СОБАКА
Перевод: Г. Сапгир
Два спелых каштана
Упали к моим ногам…
Нежданно –
Негаданно.
Глядят на меня доверчиво
Коричневые глаза.
– Кто ты? –
Спросил я, оторопев.
– Любовь. –
Я отвернулся
И ушел в свой промокший плащ,
Словно улитка в раковину.
Иду, ускоряя шаги,
Под осенним дождем.
Боюсь оглянуться.
Но краешком глаза
Вижу:
Плетется.
Оборотясь, я спросил:
– Ты что увязалась за мной?
Ни крошки,
Ни куска, ни крупинки сахара
Нет у меня для тебя!
Я пуст!
Понимаешь, я пуст! –
И поспешил прочь.
На углу оглянулся –
Поднял подвернувшийся камень
И бросил в нее.
Отпрянула,
Постояла недоуменно
И вновь затрусила
За мной.
Я – в калитку,
И она,
Чуть помедлив,
Проскользнула
В мой ветрами обглоданный сад.
Ждет у крыльца под дождем
Любовь моя,
Друг мой –
Собака.
——–
О. Дриз
КОЛЫБЕЛЬНАЯ МОИМ БАШМАКАМ
Шляпа мятая уснула,
Расправляется во сне.
Мой пиджак скользнул со стула –
И не помнит обо мне.
Спит продрогший зонтик старый.
Спят усталые очки.
Под кровать я вас поставил,
Спите, спите, башмаки.
Вы со мной весь день ходили,
Вы порхали, голубки,
Прямо в лужу угодили…
Спите, спите, башмаки.
Расцветут во сне цветами,
Все распустятся шнурки,
Садом станете вы сами.
Спите, спите, башмаки.
Кожа вытерлась немного,
Но, как прежде, вы крепки.
А с утра опять – дорога.
Спите, спите, башмаки.
——–
О. Дриз
ТАНЕЦ
Наш Овсей Овсеевич шутит всё, конечно.
Но вчера бедняга чуть не уснул навечно.
Ай-люли!
Ай-люли!
Не от колотушек или злых пощёчин –
Тесные ботинки просто жали очень.
Ай-люли!
Ай-люли!
И Овсей Овсеич прыгал поневоле,
Словно серый козлик, и кричал от боли:
<Ай-люли!
Ай-люли!>
Но не снял ботинок, всё скакал, кружился.
Пусть считают люди, что он в пляс пустился:
Ай-люли,
Ай-люли!
——–
О. Дриз
КОРОСТЕЛЬ
Разве в том геройство,
Что, летать умея,
На юг собрались журавли?
Вот истинный герой:
Птица коростель
Пешком ушла.
——–
Овсей Дриз
ЗЕЛЁНАЯ СТАРОСТЬ
Эй, портной, погляди:
Я принёс тебе листья,
Ворох зелёных листьев.
Сними с меня мерку
И сшей мне зелёный сюртук –
Зелёную старость.
Пусть удивляются птицы:
Ожило старое дерево,
Покрылось зелёной листвой.
Пусть они
Гнёзда совьют на ветвях.
Пусть ведёт ко мне
Лесная тропинка.
Пусть в тени моей
Тихо качается колыбель.
ЗЕЛЁНАЯ СТАРОСТЬ
Перевод: А. Лейзерович
Мой милый портной, ни драпа, ни шёлку –
принёс я листьев зелёных кошёлку.
Я листьев принёс тебе полные жмени –
Зелёную старость, пожалуйста, сшей мне.
Я руки раскину, я вытянусь к звёздам –
пусть птицы совьют на плечах моих гнёзда,
а люди – поверят, что дерево это,
и люльку повесят в тени моих веток.
——–
Овсей Дриз
Перевод: А. Лейзерович
Красным сладким вином
Я наполнил стакан…
Вроде всё хорошо,
Да на сердце тоска.
Убери вино прочь
И не трать лишних слов –
Слишком жидкость в стакане
Похожа на кровь.
Водки несколько капель
На стол пролилось,
На клеёнке – как пятна
Непролитых слёз.
Ни о чём тебя больше
Не буду просить –
Кружку пива холодного
Мне принеси.
Вроде всё хорошо,
Да помеха одна –
Шапка пены на ней –
Как моя седина…
——–
О. Дриз
Перевод: А. Лейзерович
Сновали люди по улице,
несли баранки и халы,
и я шёл с ними по улице,
и птицы в груди трепыхались.
Но вдруг словно что-то случилось –
смешались люди и лица,
забыл я, кому я нужен,
кому нужны мои птицы.
Растерянный и затурканый,
стою посреди мешанины –
сейчас вот наедут, настигнут,
раздавят меня машины!..
Но не шагнул, не поехал,
не сдвинулся с места город –
меня из беды выручили
умные светофоры:
без шума, без лишнего гомона
мигнули зелёным светом,
дали мне время вспомнить –
зачем я на свете этом…
——–
О. Дриз
Перевод: А. Лейзерович
Учёнейший доктор, великий учёный
Прослушивал грудь мою трубочкой чёрной.
Он долго по рёбрам стучал своим пальцем,
Как будто бы в дом одинокий стучался,
И удивлённо сказал мне потом он:
– Но где ж твоё сердце? Его нету дома!
– Ах, добрый мой доктор,
откуда ж мне знать?
Я сердце не смог под замком удержать –
Всё нужно ему, до всего ему дело:
О чём там вороны галдят очумело,
Зачем из-под снега цветок тянет стебель
И что себе думают звёзды на небе…
Ну разве тюремщик я, доктор мой добрый,
Чтоб сердце держать своё в клетке из рёбер?
——–
Овсей Дриз
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БАБЬЕМУ ЯРУ (Песнь матери)
Перевод: Г. Сапгир
Я бы привязала колыбельку к балке
И тебя б качала, мой ангел, мой Янкель.
Но мой дом как факел вспыхнул средь ночи,
Негде мне баюкать тебя, мой сыночек.
Я бы привязала к дубу колыбельку,
Пела б и качала дочку мою Эльку.
Но дотла сгорели все мои пожитки,
Не осталось даже от наволочки нитки.
Черные густые косы я отрежу
И на длинных косах колыбель подвешу.
Но кого баюкать? Где вы, мои дети?
Я одна осталась на всем белом свете.
Буду я по свету матерей аукать:
Приходите, матери, плакать и баюкать.
Матери седые, будем с вами вместе
Бабий Яр баюкать колыбельной песней.
——–
О. Дриз
Мудреца спросил я:
– В чём, скажи,
Заключён поэзии
Секрет?
– На ладонь
Ресничку положи,
Взвесь её, –
Последовал ответ.
——–
Роман Сеф (1931 – 2009)
Танго
Пошлое танго –
Шаг-шажок…
Что ты горюешь, дружок?
Годы еще не ушли,
И кларнет
Поет и поет так тонко.
Но как объяснить
Тем, кому по двадцать,
Как это больно –
Танго?..
Тридцать седьмой,
Сорок второй –
Горе, холод и паника.
Как объяснить
Тем, кому по двадцать,
Как это трудно –
Танго?..
Что ж, станцуем,
Походим в такт.
В сорок пятом победа –
Шажок-шаг,
В сорок девятом – космополиты,
День рождения Сталина…
Что же ты, глупая,
Плачешь навзрыд?
Это же только танго.
——–
Генрих Сапгир (1928 – 1999)
ДИАГРАММА ЖИЗНИ
Улыбчивые старцы-мудрецы
Разглядывают диаграмму жизни.
– Поэтом будет… при социализме…
– Судьба печальная – заметил Лао-цзы.
И вот родился я в своей отчизне…
Была война… Давили подлецы…
На грядке кошка ела огурцы..,
Скучища – хоть на лампочке повисни!
Вдруг выигрыш – поездка в Сингапур.
И тут, где жизнь – как сладкий перекур,
Я фреску увидал в китайском храме.
Там на стене, где ивы и дворцы,
Улыбчивые старцы-мудрецы,
Беседуя, склонились к диаграмме.
——–
Лев Лосев (1937 – 2009)
СИДЯ НА СТУЛЕ В ИЮЛЕ
Перед окном сижу на стуле.
Июлем отлитые пули
увесисто стучат в стекло.
Чего их нынче допекло?
Шмелям, на солнце перегретым,
приказано к моим секретам
как можно ближе подлететь,
и поджужжать, и подглядеть.
Валяйте, ветер, пчёлы, птицы,
читайте эти вот страницы,
заглядывайте под кровать –
не буду ничего скрывать.
Бельё, бумаги переройте:
не всё же нас учить природе –
пускай поучится у нас,
а мы в последний вспомним час,
как мы природу обучали
игре то смеха, то печали,
да в дурака, да в поддавки,
в чём мы особенно ловки.
——–
Л. Лосев
Штрих – слишком накренился этот бриг.
Разодран парус. Скалы слишком близки.
Мрак. Шторм. Ветр. Дождь. И слишком близко брег,
где водоросли, валуны и брызги.
Штрих – мрак. Штрих – шторм. Штрих – дождь. Штрих – ветра вой.
Крут крен. Крут брег. Все скалы слишком круты.
Лишь крошечный кружочек световой –
иллюминатор кормовой каюты.
Там крошечный нам виден пассажир,
он словно ничего не замечает,
он пред собою книгу положил,
она лежит, и он ее читает.
——–
Л. Лосев
Звук и цвет
Осень – время жёлтых, красных
гласных. Нет, на всё – согласных,
шелестящих деловито
на задворках алфавита
звуков жалости, печали
и ухода.
<Вы слыхали?
Он оделся, он обулся,
он ушёл и не вернулся.
Был как не был человек>.
Вороватый шелест пульса.
Красный свет под синью век.
——–
Лев Лосев
Прошла суббота – даже не напился;
вот воскресенье – сыро, то да се;
в окошке дрозд к отростку прилепился;
то дождь, то свет; но я вам не Басё.
Провал, провал. Играют вяло капли,
фальшивит дрозд, пережимает свет,
как будто бы в России на спектакле
в провинции, где даже пива нет.
Приплелся друг, потом пришли другие.
И про себя бормочешь: Боже мой,
так тянутся уроки ностальгии,
что даже и не хочется домой,
туда, где дождь надсадный и наждачный,
в ту даль, где до скончания веков
запачканный, продрогший поезд дачный
куда-то тащит спящих грибников.
——–
Л. Лосев
<Все пряжи рассучились,
опять кудель в руке,
и люди разучились
играть на тростнике.
Мы в наши полимеры
вплетаем клок шерсти,
но эти полумеры
не могут нас спасти…>
Так я, сосуд скудельный,
неправильный овал,
на станции Удельной
сидел и тосковал.
Мне было спрятать негде
души моей дела,
и радуга из нефти
передо мной цвела.
И столько понапортив
и понаделав дел,
я за забор напротив
бессмысленно глядел.
Дышала психбольница,
светились корпуса,
а там мелькали лица,
гуляли голоса,
там пели, что придется,
переходя на крик,
и финского болотца
им отвечал тростник.
——–
Лев Лосев
Под старость забывают имена,
стараясь в разговоре, как на мины,
не наступать на имя,- и нема
вселенная, где бродят анонимы.
Мир не безумен – просто безымян,
как этот город N, где Ваш покорный
NN глядит в квадрат окошка чёрный
и видит: поднимается туман.
——–
Л. Лосев
Вы русский? Нет, я вирус СПИДа,
как чашка, жизнь моя разбита,
я пьянь на выходных ролях,
я просто вырос в тех краях.
Вы Лосев? Нет, скорее Лифшиц,
мудак, влюблявшийся в отличниц,
в очаровательных зануд
с чернильным пятнышком вот тут.
Вы человек? Нет, я осколок,
голландской печки черепок,
запруда, мельница, проселок…
А что там дальше, знает Бог.
——–
Л. Лосев
“Понимаю – ярмо, голодуха,
тыщу лет демократии нет,
но худого российского духа
не терплю”,- говорил мне поэт.
“Эти дождички, эти березы,
эти охи по части могил”,-
и поэт с выраженьем угрозы
свои тонкие губы кривил.
И еще он сказал, распаляясь:
“Не люблю этих пьяных ночей,
покаянную искренность пьяниц,
достоевский надрыв стукачей,
эту водочку, эти грибочки,
этих девочек, эти грешки
и под утро заместо примочки
водянистые Блока стишки;
наших бардов картонные копья
и актерскую их хрипоту,
наших ямбов пустых плоскостопье
и хореев худых хромоту;
оскорбительны наши святыни –
все рассчитаны на дурака,
и живительной чистой латыни
мимо нас протекала река.
Вот уж правда – страна негодяев:
и клозета приличного нет”,-
сумасшедший, почти как Чаадаев,
так внезапно закончил поэт.
Но гибчайшею русскою речью
что-то главное он огибал
и глядел словно прямо в заречье,
где архангел с трубой погибал.
——–
Михаил Садовский (р. 1937)
Уже веснушками осенними
Берёзы и не дорожат,
И мы пожали, что посеяли,
На сердце руку положа.
Лишь только в осени окажемся –
Не обращаясь ни к кому,
И повинимся и покаемся,
Не зная даже, почему?!
Не это ль горькое цветение
Торопит нас иными быть?..
И мы умеем в дни осенние
Как бы в последний раз любить,
Когда красой своей прощальною
Любимые не дорожат,
Когда над бедами-печалями
Веснушки осени дрожат!..
——–
М. Садовский
Наступает время,
Когда фонари не дают света,
Ветер печальнее почтальона,
И листья морщинисты, как старухи.
Наступает время,
Когда ожидание беспричинно,
Разлуки необъяснимы
И ночи бездонны, как тревога.
Наступает время,
Когда хочется вернуть вчерашнее,
Оправдать позавчерашнее
И дождаться завтрашнего солнца.
——–
М. Садовский
Мой брат учит Шумана.
Мой брат зубрит Шумана.
Мой брат долбит Шумана.
И больше нет Шумана…
Я слышу бездельника Шумного.
А из овала на нотах
Смотрят глаза страдальчески
На эти детские пальчики
И на их владельца зевоту.
Мой брат не знает Шумана,
Приносит с урока двойки,
И больше я не прошу его
Проигрывать мне уроки.
Я говорю:
– Сыграй
то, что тебе нравится. –
И сыплется мишура
Хроматического танца.
И это ему легко,
Совсем не надо стараться,
Не путаются под рукой
Запутанные альтерации,
И все нарастают секвенции,
Красоты прозрачного города,
И падают в воды Венеции
Со всплеском легким аккорды.
И не добравшись до тоники,
Кончились кодой острой.
И мальчик с шеей тоненькой
Вдруг показался взрослым.
Я тихо вышел из комнаты
От музыки и от шума…
А брат открыл ноты
И стал долбить Шумана.
Они проходили Шумана.
Полгода сонату Шумана.
Чтоб сдать с облегченьем Шумана.
Моего любимого Шумана.
——–
Владимир Гандельсман (р. 1948)
Мы пробродили бабочковый парк,
попав с тобой под солнечный колпак,
и в этом вся печаль и радость вся.
Факир был пьян, но фокус удался:
он полночью прикрыл нас, как платком,
и, сняв покров, он изумил зевак:
нас не было с тобой под колпаком.
О, как легко не быть и странно как!
Не отменять же пошлостью родной
неотразимый этот перебив,
под куполом судьбу перехитрив
и у зевак воскреснув за спиной.
——–
В. Гандельсман
Успокойся: это море, не сошедшее с ума,
свет и тишь в полночном взоре, это истина сама.
Успокойся, мой хороший, мой любимый, мой родной:
росчерк молнии над рощей нас обходит стороной.
О любви поют неверно: чувство – суть невелико,
потому что не безмерно и от правды далеко.
А безмерное – бесстрастно. Как младенец. Над волной
замирают и не гаснут весла музыки двойной.
Это значит, остановлен мужа гордого поход.
Кровля-кровь. Не обескровлен, человек-тростник поет.
Не испытывай ни силой, ни любовью существо.
Чувство жалостливо, милый, – не испытывай его.
Гул морской, покуда клонит в сон тебя, к добытию,
белой ракушкой спеленут в колыбельную твою.
С просторечием простора слух сплошной не разлучай.
Успокойся. Мир не скоро. Спи, себя не различай.
——–
В. Гандельсман
Когда умрёшь и станешь морем
с безликим разумом его,
ещё рифмующимся с горем,
но забывающим родство, –
тогда ты в раковины эти,
в их розовую белизну,
вшуршишь с песком тысячелетий
свой шёпот и предашься сну.
И будет этот сон огромен,
как затонувший мир, как свет
затопленных каменоломен,
которого повсюду нет.
Повсюду – нет. Но зренья редкость,
но, как испарина во сне,
накрапа краткая конкретность
проступит вдруг на валуне,
но птичий шаг, но тихий ужас,
но время хищное в зрачке,
но шатким троном краб, напружась,
ещё топорщится в песке.
——–
Владимир Гандельсман
Состарившись в зеленом городке,
придешь на берег с зонтиком в руке,
сверкнет перед грозой тяжелый понт,
раскроешь над собой костлявый зонт,
и парус накренится вдалеке,
и трепыхнется плащ на рыбаке,
и тихо помутится горизонт.
Поди теперь собой распорядись,
когда так ощутима эта высь,
и песни одиночества смешны,
когда немые области слышны.
Ты скажешь так: коль годы пронеслись –
прими непостижимо и примись
совсем с непостижимой стороны,
но чтоб я знала… Сделав кувырок,
клочок газеты тронет в городок,
и влажные подводы трав морских
расцепят йоды запахов своих,
и чиркнет красной искрой поплавок,
и повзывает к Господу гудок
и в небесах утратится пустых.
——–
В. Гандельсман
ВОСКРЕШЕНИЕ МАТЕРИ
Надень пальто. Надень шарф.
Тебя продует. Закрой шкаф.
Когда придёшь. Когда придёшь.
Обещали дождь. Дождь.
Купи на обратном пути
хлеб. Хлеб. Вставай, уже без пяти.
Я что-то вкусненькое принесла.
Дотянем до второго числа.
Это на праздник. Зачем открыл.
Господи, что опять натворил.
Пошёл прочь. Пошёл прочь.
Мы с папочкой не спали всю ночь.
Как бегут дни. Дни. Застегни
верхнюю пуговицу. Они
толкают тебя на неверный путь.
Надо постричься. Грудь
вся нараспашку. Можно сойти с ума.
Что у нас – закрома?
Будь человеком. НЗ. БУ.
Не горбись. ЧП. ЦУ.
Надо в одно местечко.
Повесь на плечики.
Мне не нравится, как
ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг.
Не говори при нём.
Уже без пяти. Подъём. Подъём.
Стоило покупать рояль. Рояль.
Закаляйся, как сталь.
Он меня вгонит в гроб. Гроб.
Дай-ка потрогать лоб. Лоб.
Не кури. Не губи
лёгкие. Не груби.
Не простудись. Ночью выпал
снег. Я же вижу – ты выпил.
Я же вижу – ты выпил. Сознайся. Ты
остаёшься один. Поливай цветы.
——–
Олег Ладыженский (р. 1963)
Во все года, времена и века
На островах и на материках
Перо и кисть, резец и строка
Один вопрос задавали.
Один вопрос – а ответа все нет!
Ушел во тьму за поэтом поэт,
Кто – без следа, кто – оставив свой след.
Теперь попытка за вами!
Зачем
ты живешь, человек?
Зачем
ты живешь, человек?
Сквозь дождь и снег,
сквозь слезы и смех –
Зачем
ты живешь, человек?!
Во все года, времена и века
В монастырях и по кабакам
Сердца и мозг, душа и рука
Один вопрос теребили.
Один вопрос – а десятки умов,
Один вопрос – а шеренги томов,
Как волны бьются о каменный мол,
Об этот вопрос разбились.
Зачем?..
——–
О. Ладыженский
Разбиты стекла в нашем витраже
И не помогут жалобные речи.
Пора учиться тверже быть и резче,
Пора учиться говорить:
– До встречи!
И знать, что мы не встретимся уже.
——–
Олег Ладыженский
А я прощаться не умел, да и сейчас не смог,
А я и так не очень смел, а тут и вовсе взмок,
А чтобы не сойти с ума, решил закончить сам –
И уходил и понимал: уже не встретимся…
И уходил – и не хотел, и все смотрел назад:
Не побежать ли в темноте искать твои глаза?
А ты была и не была, и улица темна,
Да только не было там глаз – была одна спина.
А со спиною говорить не по карману мне,
А то, что не родился крик, – так тут обману нет.
Всю боль кричащую загнал в себя обоймой я,
Да только шла твоя спина как бронебойная…
Я прошатался по дворам, вернулся к полночи,
А я за чаем до утра кричал о помощи,
И все глядело на меня стекло оконное –
Как уходящая спина твоя, спокойное.
А ты не думай сгоряча, стекло оконное,
А ведь неделю проторчал у телефона я,
А я тот номер отыскал как бы нечаянно
И постепенно привыкал к его молчанию…
А только стрелки у часов бегут-торопятся,
И покатилось колесом перо по прописям,
Давно разбитое перо, давно негодное –
А только встретились в метро через полгода мы.
Там что-то диктор говорил, а люди слушали,
А ты стояла у двери, скучнее скучного,
А ты увидела меня там, у разменного, –
Я пятаки себе менял, монеты медные.
А разменял я серебро на грош с полушкою,
И не искал я в том метро чего-то лучшего,
Мы просто встретились в толпе уже в другом году –
И я пошел спиной к тебе, глазами к выходу.
А я пошел, я побежал, а ты была одна,
А на дворе была зима и было холодно,
А на дворе белым-бело, мело по городу –
И было очень тяжело идти по холоду.
——–
О. Ладыженский
МУДРОСТЬ
Кто к дебилам толерантен,
Тот однажды станет Буддой,
Доберется до нирваны,
Внидет в царствие небес.
Кто терпим к трамвайным хамам,
Обретет корзину счастья,
Станет чудом благовонным,
Подчинит себе астрал.
Кто душою к идиотам
Преклонится, не лукавя,
Тот познает сущность Дао
И прославится в веках.
Если спросите, откуда
Я узнал такие вещи,
Я отвечу: с детства знаю,
Ибо мне не повезло.
Ненавижу идиотов,
Не терплю трамвайных хамов,
Плохо отношусь к дебилам
И сержусь на дураков.
Раз я весь несовершенен,
На ножах с Великим Дао
И не Будда я ни разу –
Значит, вот причина бед!
——–
О. Ладыженский
БОЛЕЗНЬ
Я болен.
Мой взгляд двуцветен.
Я верю в добро и зло.
Я знаю: виновен ветер,
Когда на ветке излом,
И если луна не светит,
То волку не повезло.
Но если душу – узлом,
Так только морским, поверьте.
Я болен.
Мой мир двумерен.
На плоскости жить сложней:
Прямая не лицемерит,
Но верит, что всех важней,
Когда нараспашку двери
И виден узор камней.
Попробуй поладить с ней,
Как ладят с тропою змеи.
Я болен.
Мой крик беззвучен.
Я тихо иду в ночи.
Колышется плач паучий,
Бесшумно журчат ключи,
Замки открывая лучше,
Чем золото и мечи,
И дремлют в овраге тучи.
Я болен.
Неизлечим.
——–
О. Ладыженский
Так и живём. То платим, то не платим
За всё, что получаем от судьбы, –
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье,
Так и живём, не слыша зов трубы.
Мы не хотим, не можем и не знаем,
Что дальше, что потом, что за углом,
Мы разучились рваться напролом,
А тот, кто мог, – он быстро забывает
И прячет взгляд за дымчатым стеклом.
Все как один – воспитанны, одеты
И даже (что греха таить?) умны,
Мы верим Фрейду и не верим в сны,
Какие-то в нас струны не задеты,
А в детях уже нет такой струны.
——–
О. Ладыженский
Однажды приходит октябрь, а за ним – дожди,
И вместе с дождями – тоска, депресняк, хандра.
Все кажется, что на облаке кто-то сиднем сидит
И льет нам помои на голову – вон он, гляди! –
Из ведра.
Он вертит пригасшим нимбом, зацепленным за рога,
И курит бычок до фильтра, и смачно плюет в зенит,
И морось ему, мерзавцу, немерено дорога,
И в ухе его есть колокол, который – да сгинь же, гад! –
По нам звенит.
Однажды приходит ноябрь, а за ним – метель,
И скрип под ногами, и снег, и морозные витражи,
И кажется, что теплее нет рифмы нам, чем <постель>,
И двери срывает с пЕтель, а может быть, и с петЕль –
Дрожи!
Однажды проходит жизнь, и приходит смерть,
И гроб, и поминки, и водка, и с ливером беляши,
И надо, брат, изловчиться, загнуться крюком, суметь
Остаться нелепой искрой, сварганить Костлявой месть –
Пляши!
Пляши до прихода марта, вприсядку беги в апрель,
Из сора, из груды пепла хоть как-то, а прорастай
Побегом, стрелою, кукишем – врежься, как в стену дрель,
Лай псом подзаборным, рыбой на зорьке плесни в Днепре –
С моста.
Рыбак одинокий глянет, докурит святой бычок,
Надвинет поглубже кепку, светящуюся как нимб,
Копытом пристукнет в раже: мол, плаваешь, дурачок?
А я-то шагаю мимо, а я-то здесь ни при чем –
Тони!
И снова мелькает лето, и снова октябрь дождит,
И снова на зябкой туче скучает рыбак шальной,
И снова душе морока: не бойся, не верь, не жди,
Не спи – я, душа, замерзну! Расплескивай, береди –
За мной!
——–
Олег Ладыженский
Заплатили
за любовь, за нелюбовь, за каждый выстрел.
Отстрелялись –
от мишеней лишь обрывки по углам.
Это осень.
Облетает наша память, наши мысли,
наши смыслы,
наши листья и другой ненужный хлам.
В одну кучу
все проблемы, все находки, все потери,
чиркнуть спичкой,
надышаться горьким дымом и уйти.
Все, что было, –
не по нам, не по душе и не по теме,
не по росту,
не по сердцу и совсем не по пути…
——–
О. Ладыженский
МОНОЛОГ
Разрешите прикурить?
Извините, не курю.
Что об этом говорить –
Даже я не говорю.
А ведь так хотелось жить,
Даже если вдруг бросали,
Даже если не спасали,
Все равно хотелось жить,
Все равно хотелось драться
За глоток, за каждый шаг…
Если в сути разобраться –
Жизнь отменно хороша.
Разрешите прикурить?
Извините, докурил.
Если б можно повторить,
Я бы снова повторил.
Я бы начал все сначала,
Я бы снова повторил,
Чтобы жизнь опять помчала
По ступенькам без перил,
Снова падать, подниматься,
От ударов чуть дыша…
Если в сути разобраться –
Жизнь отменно хороша.
——–
О. Ладыженский
Запах акации, шум ребятни,
Мягкий и тёплый за окнами свет,
Звуки курантов (хотя без пяти!),
Мучает скрипку мальчишка-сосед,
В кухне тепло, непрочитанный том,
Краски и кисть в беспорядке лежат.
Всё это, всё это, всё это – Дом,
Дом, из которого я не хотел уезжать…
Он для кого-то небросок и прост,
Чёрточки-годы на краске ворот –
Это мальчишкой я мерил свой рост,
Вырос – и вот от ворот поворот.
Дождь еле слышно стучит за окном,
Капли на листьях, как слёзы, дрожат.
Всё это, всё это, всё это – Дом,
Дом, из которого я не хотел уезжать…
– Знаешь, – мне скажут, – ты не обессудь,
Дело такое: кричи не кричи,
Вскорости дом твой, конечно, снесут,
Раз труханут – и одни кирпичи.
Рушить, не рушить, сегодня, потом –
Кто за меня это взялся решать?!
Всё это, всё это, всё это – Дом,
Дом, из которого я не хочу уезжать…
Где-то стоят красивее дома –
Что ты, о них только можно мечтать –
Словно в роскошных обложках тома…
Жаль – мне совсем не охота читать…
Поезд зашёлся прощальным гудком,
В горле комок как тисками зажат…
Всё это, всё это, всё это – Дом,
Дом, из которого я не хочу уезжать…
Медленным вальсом кружит голова,
Такты мелодии грустно-тихи,
Хочется просто молчать, но слова
Сами собою ложатся в стихи.
Мне и тебе рановато на слом,
Хоть и хотим иногда полежать…
Ты меня вспомнил, мой старенький Дом?
Дом, из которого я не хотел уезжать…
Может, давай постучим в домино?
Или раздавим одну на двоих?
Раньше поменьше горчило вино,
Раньше побольше здесь было своих…
Ладно, не будем грустить о былом,
И на бутылку побольше деньжат.
Что ты! Не надо… Ты всё-таки – Дом,
Дом, из которого я не хотел уезжать…
Ты укрывал от метелей и вьюг,
Ночью в глазах твоих было светло,
С каменным сердцем мой преданный друг,
С каменным сердцем, в котором тепло.
В чём мне виниться и каяться в чём?
В чём мне себя самого убеждать?..
Ты не ответил? Ты умница, Дом,
Дом, из которого я не хотел уезжать…
В жизни-реке разошлись берега,
Тёлка – полушка, да рубль – перевоз!
Но занесёт хоть к чертям на рога –
Память жива и плевать на склероз!
Знаешь, а нужно подумать о том:
Будут и там наших внуков рожать,
И для кого-то появится Дом,
Дом, из которого не захотят уезжать…
——–
Олег Ладыженский
СОНЕТ ТРАГИКА
Пора, мой друг. Разъехались кареты,
Унылый дождь висит на проводах,
Под башмаками – стылая вода,
И кончились, как нАзло, сигареты.
Пора, пора. В финале оперетты
И ты, и я сплясали хоть куда.
А знаешь, мне завистник передал,
Что у тебя несвежие манжеты,
И фрак мой – с нафталиновым душком,
И оба мы потрепаны и лысы,
Два сапога, две театральных крысы.
Смеешься? Ах, брат комик, в горле ком,
А ты смеешься. Кто мы? Пыль кулисы,
Да рампы свет… Ну что ж, пойдем пешком.
——–
О. Ладыженский
ЗА КУЛИСАМИ
От пьесы огрызочка куцего
Достаточно нам для печали.
Когда убивают Меркуцио –
То все еще только в начале.
Неведомы замыслы гения,
Ни взгляды, ни мысли, ни вкус его –
Как долго еще до трагедии,
Когда убивают Меркуцио.
Нам много на головы свалится,
Уйдем с потрясенными лицами…
А первая смерть забывается
И тихо стоит за кулисами.
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом.
——–
Генри Лайон Олди (Олег Ладыженский и Дмитрий Громов)
Баллада судьбы
Я не знаю, какая строка обернётся последней,
На каком из аккордов ударит слепая коса.
Это вы – короли, я – наследник, а может, посредник;
Я – усталое эхо в горах, это вы – голоса.
Перекрёстки дорог – узловатые пальцы старухи,
Я не знаю, какой из шагов отзовётся бедой.
Это вы – горсть воды; я – лишь руки, дрожащие руки,
И ладони горят, обожжённые этой водой.
У какого колодца дадут леденящей отравы,
Мне узнать не дано, и глоток будет сладок и чист.
Это вы – соль земли, я – лишь травы, душистые травы;
Вы – мишень и стрела, я – внезапно раздавшийся свист.
От угрюмых Карпат до младенчески-сонной Равенны
Жизнь рассыпалась под ноги звоном весёлых монет.
Вы – горячая кровь, я – ножом отворённые вены;
Вы – июльское солнце, я – солнечный зайчик в окне.
День котомкой висит за спиной, обещая усталость,
Ночь укроет колючим плащом, обещая покой.
Это вы – исполины, я – малость, ничтожная малость;
Это вы – гладь реки, я – вечерний туман над рекой.
Но когда завершу, упаду, отойду в бездорожье,
Замолчу, допишу, уроню, откажусь от всего,
Вас – великих! могучих! – охватит болезненной дрожью:
Это он, это мы – и какие же мы без него…
——–
Г.Л.Олди
Я Вам не снилась никогда.
Зачем же лгать? Я это знаю.
И с тихой нежностью внимаю
Решенью Вашего суда…
О чувство ложное стыда!
Тебя я стала ненавидеть,
Когда, боясь меня обидеть,
Вы вместо “нет” шептали “да”.
Я Вам не снилась никогда.
Любовь? Я поднялась над нею,
Став и печальней, и сильнее,-
Но в этом лишь моя беда.
Рождая пламя изо льда,
Я жгла опоры сей юдоли,
Вы были для меня звездою –
Гори, сияй, моя звезда!
Проходят дни, пройдут года,
Я, может быть, Вас вспомню снова,
Но пусть звучит последним словом:
“Я Вам не снилась никогда!”
——–
Г.Л.Олди
ПОДРАЖАНИЕ ВИЙОНУ
Я знаю мир – он стар и полон дряни,
Я знаю птиц, летящих на манок,
Я знаю, как звенит экю в кармане
И как звенит отточенный клинок.
Я знаю, как поют на эшафоте,
Я знаю, как целуют, не любя,
Я знаю тех, кто <за>, и тех, кто <против>,
Я знаю все – но только не себя.
Я знаю шлюх – они горды, как дамы,
Я знаю дам – они дешевле шлюх,
Я знаю то, о чем молчат годами,
Я знаю то, что произносят вслух.
Я знаю, как зерно клюют павлины
И как вороны трупы теребят,
Я знаю жизнь – она не будет длинной,
Я знаю все – но только не себя.
Я знаю мир – его судить легко нам,
Ведь всем до совершенства далеко,
Я знаю, как молчат перед законом,
И знаю, как порой молчит закон.
Я знаю, как за хвост ловить удачу,
Всех растолкав и каждому грубя,
Я знаю – только так, а не иначе…
Я знаю все – но только не себя.
——–
Г.Л.Олди
От чего умирают шуты?
От обиды, петли, от саркомы,
От ножа,
От презренья знакомых,
От упавшей с небес темноты.
От чего умирают шуты?
От слепого вниманья Фортуны.
Рвутся нервы, как дряхлые струны,
Рвутся жизней гнилые холсты.
От чего умирают шуты?
От смертельного яда в кефире,
От тоски,
От бодяги в эфире,
От скотов, перешедших на <ты>.
Оттого, что увяли цветы,
Оттого, что становится поздно
Длить себя.
Умирают серьезно,
Лбом в опилки,
Как падают звезды…
А живут – а живут, как шуты.
——–
Г.Л.Олди
Тот, кого считают сильным,
Знает: сильных не жалеют.
Дескать, жалость унижает,
Дескать, жалость ни к чему.
Сильному наградой – сила,
И осенние аллеи,
И ещё…
А впрочем, хватит.
Слишком много одному.
Те, кому наградой – сила,
По привычке зубы сжали,
По привычке смотрят прямо
На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее –
Им нести чужую жалость
И ещё…
А впрочем, хватит.
Слабые не донесут.
——–
Г.Л.Олди (О.Ладыженский и Д.Громов)
КАСЫДА СЛУЧАЙНОЙ УЛЫБКИ
Миновала давно моей жизни весна.
Кто из нас вечно зелен? – одна лишь сосна.
Нити инея блещут в моей бороде,
Но душа, как и прежде, весною пьяна.
Пей, душа! Пой, душа! – полной грудью дыша.
Пусть за песню твою не дадут ни гроша,
Пусть дурные знаменья вокруг мельтешат –
Я бодрее мальчишки встаю ото сна!
Говорят, что есть рай, говорят, что есть ад,
После смерти туда попадешь, говорят,
В долг живем на земле, взявши душу взаймы,
И надеждами тщетными тешимся мы.
Но, спасаясь от мук и взыскуя услад,
Невдомек нам, что здесь – тот же рай, тот же ад!
Золоченая клетка дворца – это рай?
Жизнь бродяги и странника – ад? Выбирай!
Или пышный дворец с изобильем палат
Ты не глядя сменял бы на драный халат? –
Чтоб потом, у ночных засыпая костров,
Вспомнить дни, когда был ты богат, как Хосров,
И себе на удачу, себе на беду
Улыбнуться в раю, улыбнуться в аду!
——–
О. Ладыженский
КАСЫДА ПРИЗРАКОВ
Ветер в кронах заплакал, берег темен и пуст.
Поднимается якорь, продолжается путь.
И бродягою прежним, волн хозяин и раб,
К мысу Доброй Надежды ты ведешь свой корабль –
Где разрушены стены и основы основ,
Где в ночи бродят тени неродившихся слов,
Где роптанье прибоя и морская вода
Оправдают любого, кто попросит суда.
Где забытые руки всколыхнут седину,
Где забытые звуки огласят тишину,
Где бессмыслица жизни вдруг покажется сном,
Где на собственной тризне ты упьешься вином,
Где раскатится смехом потрясенная даль,
Где раскатится эхом еле слышное “Да”…
Но гулякой беспутным из ночной немоты,
Смят прозрением смутным, не откликнешься ты –
Где-то, призраком бледным, в черноте воронья,
Умирает последней безнадежность твоя.
——–
О. Ладыженский
Касыда о ночной грозе
О гроза, гроза ночная, ты душе – блаженство рая.
Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,
Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,
Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?
Не встававший на колени – стану ль ждать чужих молений?
Не прощавший оскорблений – буду ль гордыми прощен?!
Тот, в чьем сердце – ад пустыни, в море бедствий не остынет:
Раскаленная гордыня служит сильному плащом.
Я любовью чернооких, упоеньем битв жестоких,
Солнцем, вставшим на востоке, безнадежно обольщен.
Только мне – влюбленный шепот, только мне – далекий топот,
Уходящей жизни опыт – только мне. Кому ж еще?!
Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба
Петь душе Абу-Тайиба, препоясанной мечом!
——–
Михаил Анчаров (1923 – 1990)
Я сижу, боюсь пошевелиться…
На мою несмятую кровать
Вдохновенья радужная птица
Опустилась крошки поклевать.
Не грусти, подруга, обо мне ты.
Видишь, там, в космической пыли,
До Луны, до голубой планеты
От Земли уходят корабли.
Надо мной сиреневые зори,
Подо мной планеты чудеса.
Звездный ветер в ледяном просторе
Надувает счастья паруса.
Я сижу, боюсь пошевелиться…
День и ночь смешались пополам.
Ночь уносит сказки-небылицы
К золотым московским куполам.
——–
М. Анчаров
БАЛЛАДА О ПАРАШЮТАХ
Парашюты рванулись
И приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу – дивизии
<Эдельвейс>
И <Мертвая голова>.
Автоматы выли,
Как суки в мороз;
Пистолеты били в упор.
И мертвое солнце
На стропах берез
Мешало вести разговор.
И сказал Господь:
– Эй, ключари,
Отворите ворота в Сад!
Даю команду
От зари до зари
В рай пропускать десант.
И сказал Господь:
– Это ж Гошка летит,
Благушинский атаман.
Череп пробит,
Парашют пробит,
В крови его автомат.
Он врагам отомстил
И лег у реки,
Уронив на камни висок.
И звезды гасли,
Как угольки,
И падали на песок.
Он грешниц любил,
А они – его,
И грешником был он сам.
Но где ж ты святого
Найдешь одного,
Чтобы пошел в десант?
Так отдай же, Георгий,
Знамя свое,
Серебряные стремена.
Пока этот парень
Держит копье,
На свете стоит тишина.
И скачет лошадка,
И стремя звенит,
И счет потерялся дням,
И мирное солнце
Топочет в зенит
Подковкою по камням.
——–
Михаил Анчаров
Рост у меня
Не больше валенка.
Все глядят на меня
Вниз,
И органист я
Тоже маленький,
Но все-таки я
Органист.
Я шел к органу,
Скрипя половицей,
Свой маленький рост
Кляня,
Все пришли
Слушать певицу
И никто не хотел –
Меня.
Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В вoине – страх врагам,
Дипломат свою
Представляет страну,
Я представляю
Орган.
Я пришел и сел.
И без тени страха,
Как молния ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.
О, только музыкой,
Не словами
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами,
Вкрадчивые,
Как смерть.
И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.
И звуки начали
Души нежить,
И зов любви
Нарастал,
И небыль, и нечисть,
Ненависть, нежить
Бежали,
Как от креста.
Бах сочинил –
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил, –
Гений прожил,
Но нас уравнял
Орган.
Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я в токкатном бреду,
И видел я:
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.
О, как боялся я
Свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться,
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня.
——–